Джебран Халиль Джебран - Философия Логики Или Познание Самого Себя

---

Я долго думал о том, стоит ли тревожить дух великого певца и мыслителя,
безвременно почившего на чужбине семьдесят лет тому назад, но герои его
сатиры и ныне столь живы и вездесущи, что я не могу удержаться от того,
чтобы провести настолько очевидные параллели. K тому же друзья и раньше
приглашали меня опубликовать упомянутый мною рассказ, а теперь, когда
просьбы об этом поступают уже и в нетмэйл, отказать было бы просто
невежливо.
Итак, всем, кто лишен самоиронии и сроднился с мыслью о собственной
непревзойденности, непревосходимости, гениальности и принадлежности к
высшей касте, единственно способной понимать настоящее искусство,
посвящается эта публикация.
Джебран Халиль Джебран
ФИЛОСОФИЯ ЛОГИKИ, ИЛИ ПОЗHАHИЕ САМОГО СЕБЯ
В один из дождливых бейрутских вечеров Селим-эфенди Дуайбас сидел у
стола, загроможденного старыми книгами и ворохом разрозненных листков.
Перелистывая страницы, он время от времени поднимал голову, и его
толстые губы выпускали облако табачного дыма. Он просматривал филосовское
письмо Сократа своему ученику Платону - "О познании сущности".
Селим-эфенди, размышляя над чудесными строками этого драгоценного
послания, спрашивал свою память, что говорили на эту тему философы и
духовные вожди рода человеческого. От него не ускользнуло ни одно беглое
замечание мыслителей Запада, мимо него не прошло ни одно указание ученых
Востока. И когда его собственная сущность растворилась в вопросе о
познании сущности, он внезапно поднялся, простер руки и вскричал громким
голосом:
- Да! Да! Познание сущности - мать всякого познания! Мне надлежит
познать собственную сущность, и я познаю ее до конца. Я познаю ее во всех
деталях и свойствах, все ее тонкости, все ее частички! Я должен снять
покрывало с тайн моей души, осветить все неясное в глубинах моего сердца.
Более того, я должен выяснить значение своего бытия духовного для бытия
материального и тайный смысл моего существования материального для
существования духовного.
Он произнес эти слова со страстным воодушевлением, и глаза его
загорелись светом "жажды познания" - познания сущности. Затем он вышел в
соседнюю комнату и неподвижно, как истукан, встал перед большим зеркалом,
занимавшим всю стену от пола до потолка. Он изучал свое отражение: лицо,
форму головы, очертания фигуры - словом, весь свой облик.
Полчаса простоял он, застыв перед зеркалом, как будто вечный дух
ниспослал ему мысли, грозные в своем величии, открывающие сокровенные
тайны его души и наполняющие светом самые темные уголки его существа.
Hаконец, он медленно заговорил, обращаясь к самому себе:
- Я мал ростом, а ведь такими же были Hаполеон и Виктор Гюго.
У меня узкий лоб, а ведь такой же лоб был у Сократа и у Спинозы.
Я лысый, но лысым был и Шекспир.
У меня кривой длинный нос, - но такой же нос был у Савонаролы, у
Вольтера и Джорджа Вашингтона.
У меня больные глаза - совсем как у апостола Павла и Hицше.
У меня большой рот с отвислой губой - такой же, как у Цицерона и
Людовика XIV.
У меня толстая шея - совсем как у Ганнибала и Марка Антония.
У меня большие оттопыренные уши - такие же, как у Бруно и у Сервантеса.
У меня впалые щеки и торчащие скулы - совсем как у Лафайета и у
Линкольна.
У меня подбородок выдается вперед - точно также, как у Голдсмита и
Вильяма Питта.
У меня одно плечо выше другого - как у Гамбетты и Адиба Исхака.
У меня толстые руки с короткими пальцами, - но такие же руки были у
Блэка и у Дантона.
Все мое тело - слабое и худое...

Джеллис Роберта - Нежный Плен

---

Леди Элинор отступила на шаг и восхищенно-пристально оглядела дочь. Любая мать гордилась бы таким ребенком. Уже в пятнадцать лет леди Джоанна была исключительно хороша: огненно-рыжие волосы, уложенные тяжелыми косами, тонкие брови, нежной линией очерчивающие лучистые серо-зеленые глаза, опушенные темно-коричневыми густыми длинными ресницами, лишь подчеркивали хрупкое изящество девушки.

И хотя обычно рыжеволосые девушки имеют бледные редкие ресницы, от чего глаза скорее кажутся немного воспаленными, в случае Джоанны природа сделала прелестное исключение. Вообще черты лица Джоанны — овал, тонкий нос, прелестный рот с маленькой красивой верхней губкой и полной, чувственной, нижней — казались безукоризненными.

К тому же она обладала трезвым умом и прекрасными способностями, могла хорошо управлять замком Роузлинд, повелевать слугами и, в случае необходимости, воинами. В довершение всех этих достоинств девушка была добродушна, мягка и послушна. Да, любая мать гордилась бы такой дочерью — любая, но не леди Элинор, наделенная бурным, страстным характером и властным нравом.
— Джоанна, — сказала Элинор, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости, — я снова спрашиваю тебя: за кого ты хочешь выйти замуж? Вокруг столько разных мужчин! Неужели среди всех встреченных кавалеров нет ни одного, кто бы тебе понравился?
— Они мне все нравятся… почти все, матушка. Говорю еще раз: я выйду за того, которого вы выберете мне.
Элинор даже прикрыла глаза от раздражения, но смолчала— крик никогда не оказывал на Джоанну ни малейшего действия. Огромные серые глаза широко открылись бы, нежную белую кожу залил бы румянец — вот и все.

Прелестный ротик так и остался бы плотно сжатым, а в глазах не промелькнуло бы ни тени страха или злости. Конечно, Джоанна могла гневаться на слуг, но никогда не ссорилась с матерью.
— Но наверняка кто-то нравится тебе больше других, — спокойно настаивала Элинор.
— Да… — В голосе Джоанны слышалось сомнение. — Обычно это мужчины, с которыми я лучше знакома. Мне нравятся люди, которых я хорошо знаю. С ними гораздо спокойнее.
— Джоанна, присядь. Ты поняла то, о чем говорил тебе вчера вечером Иэн?
— Конечно, матушка. Хотя это какой-то абсурд! Как король или лорд Ллевелин могут злиться на Иэна за то, что он не может разорваться на части? — Серые глаза Джоанны прояснились, а уголки рта поднялись вверх: она обладала тонким чувством юмора. — В конце концов какая разница: разорвет ли он себя вдоль, с одной рукой и одной ногой на каждой половине, или поперек, отделив обе ноги? Пользы не будет никакой.
— Джоанна! — попыталась возмутиться леди Элинор, но, не выдержав роли строгой матери, весело рассмеялась.
На этом обычно и заканчивались ее ссоры с Джоанной. Дочь заставляла ее смеяться, и проблема откладывалась, чтобы со временем возникнуть снова. Элинор с внезапной острой болью в сердце подумала о Саймоне — отце Джоанны.